Память — песок сквозь пальцы. Ускользает быстро. Так задумано, под магическим воздействием время идёт в обратную сторону, чтобы не было пути передумать и повернуть назад. Не возникло желание сбежать. Она скользит быстро, унося сначала хорошие воспоминания, оставляет только темноту, чтобы потом благородно забрать и её. И нет больше ничего кроме свиста ночного ветра в ушах, что звучит траурным маршем, прорывающимся сквозь гниющие кости. Всё это, конечно, иллюзия [ или, быть может, самую малость ], но он чувствует на губах привкус погребальных костров, что ядовито оседает в легких. Каждую ночь он забывает одно имя.

Чувствовать холод перестает позже — тот сковывает сначала только снаружи, так что пальцы начинают темнеть, пока крепко сжимаешь поводья, ведь лошади топчут подковами не привычную грязь, поднимаются всё выше. Там воздух тяжелее. Там дышать приходится иначе. Там холод забирается под одежду и окутывает словно вторая кожа.  Он чувствует как тот лижет старые шрамы и касается в мертвом поцелуе шеи — там где бьется пульс. Каждое утро он недосчитывается одного удара.

Ведьмак покорно склоняет голову. Не более. Что-то в нём ещё пытается сопротивляться. Забивается в самый тёмный угол и ждёт своего часа. Вот только с каждый днём сон становится всё глубже.

Когда он забывает имя.
  Когда вырывается последнее облако теплого пара.
   Внутри наступает зима.

» беломоритом искрится нагая осенняя степь,
северный ветер яростно рвёт на лоскуты снег

Они перемещаются резким скачком, на вдохе. И что-то встает комом под самое горло, заставляя тяжело вздохнуть, проталкивая это обратно внутрь. И что-то пытается возродиться внутри серым воспоминанием, но исчезает в зачатке, жухнет как трава под поступью кавалькады Красных Всадников.

Осень отступает быстрее. Они спускаются ниже. Король Дикой Охоты поначалу держит его рядом. Ведьмак ловит в его взгляде какой-то невысказанный вопрос, но не обращает на это внимание. Он просто следует куда ему скажут. Проходит ещё несколько дней, пока Дикий Гон не начинает стучать в окна, а белый снег не начинает запорашивать ступени перед плотно закрытыми дверьми. А после не окрашивается в красный. И что-то в этом есть завораживающие. Что-то знакомое. Или ему только кажется. Снег под ногами хрустит словно старые кости [ на дне рва, окружающего горную крепость ].

Пока солнце садится на западе, с востока надвигаются грозовые тучи. Первые их приближение чувствуют животные. Беспокойно тянут воздух. Скотина мечется в стойлах, собаки поджимают хвосты и жмутся к земле. Слышат звон цепей, что прячется в завываниях ветра, боятся смеха, что скрывается за всполохами молний. Смех переходит в пение, когда копыта прорезают тучи, что на мгновение будто расступаются перед всадниками, чтобы потом сомкнуться за их спинами, расползаясь по горизонту, поглощая собой звезды.

Король Гона сдерживает лошадь, осматривая селение, и безразлично ведет головой, не находя в нем ничего особенного, но отмечает, что можно было бы забрать. Песнь вокруг переходит в лающий смех, под завывание призрачных псов, что уже чуют добычу. Ведьмак чувствует только ритм — тот заменяет ему стук сердца. Селение вспыхивает яркими огненными бликами, оживляя его криками. Пронзительными, дикими. Не помогают ни закрытые ставни, ни разожженный очаг. Новорожденная луна кидает последний отблеск на острие ржавых мечей, когда тучи окончательно затягивают небо. Земля вокруг пылает ярче.

над землёй вьётся тумана колючая плеть.
время подстреленной ланью замедлило бег «

Ведьмак чувствует раньше. Сам не может объяснить толком что. Но это что-то ведет его словно волка по следу. Он резко поворачивает голову на голос, который вряд ли слышен ещё кому-то. Не уверен слышит ли его сам или только кажется, а на самом деле ветер тянет из леса звуки местных чудовищ. Призраки не знают усталости. Не делают остановок. Но замедляются днём, смешивают снег с пеплом. Он тянет поводья в сторону, касается железными сапогами пустых лошадиных боков, что царапают кости. Отстает от кортежа — его тянет обратно, туда где призраки пировали всю ночь и день.

Он находит её посреди разрушенного селения. Обходит его чёрной тенью, не чувствуя больше никого. Смотрит прямо, с интересом, но глубокий капюшон полностью скрывает лицо, даже глаз не видно, пока зрачки заполняют всю радужку, давая рассмотреть лучше.  Втягивает воздух, вокруг всё пропахло кровью и огнём, не разобрать. Или нет — это от неё тянет самой смертью. И он узнает. Не Предназначение, проклятую Кровь, что смотрит на него зелёными глазами. Ту, которая должна проложить дорогу дальше Спирали, чтобы не блуждать маленькими шажками между мирами.

Рваный, местами подпаленный, чёрный плащ, скрывает как рука в ржавой металлической перчатке ложится на рукоять меча. Меч тяжел, как ни раз отмечает ведьмак, когда приходится пускать его в ход — легкие выпады даются не так гладко, центр тяжести перевешивает и идёт немного вбок — но хорошо лежит в руке, тяжелые удары разрезают до ровных краев, не дают выбора. Если поднял, то уже не остановишься. Лошадь под ним роет копытом землю, тянет мордой вперед, словно дикий зверь. Чувствует Старшую Кровь. Чувствует смерть. И приветственно [ нетерпеливо ] ведет облезлыми ушами.

Ведьмак не откликается. Не помнит собственного имени. Не слушает. Он резко подается вперед и заносит меч для удара. Не чувствует сомнения. Где-то за их спинами смеется Дикая Охота.